— И на много они вас нагрели?

— На шесть тысяч.

— Выручка порядочная, — сказал Шон.

— По четвергам, — сказал Лоуэлл, — я тогда обналичивал чеки. Теперь я этим не занимаюсь, а тогда я был глуп. Потому что, будь эти воры малость посметливее, они заявились бы ко мне утром, когда вся наличность еще была при мне. — Он пожал плечами. — Я назвал их профессионалами, но профессионалы, смею думать, они были не лучшие.

— А теперь про парня, что оставил дверь открытой, — попросил Шон.

— Марвин Эллис, — сказал Лоуэлл. — Черт его знает, может, он и был с ними связан. Я уволил его на следующий же день. Факт тот, что выстрелили они единственно потому, что им было известно, что под стойкой я держу пистолет. А известно это было считанным людям, и значит, либо Марвин им это сказал, либо один из тех двоих, что работали у меня.

— И вы в свое время сообщили об этом полиции?

— О, конечно! — Старик даже руками замахал. — По их словам, они, конечно, просмотрели мою старую документацию, допросили всех работавших у меня когда-то. И никого не арестовали. Так вы говорите, что то оружие задействовано в новом преступлении?

— Угу, — сказал Шон. — Мистер Чокнит...

— Лоуэлл. Ради бога, зовите меня Лоуэллом, пожалуйста!

— Лоуэлл, — сказал Шон, — а та документация с именами работников у вас сохранилась?

Дейв глядел прямо в зеркальное стекло в комнате для допросов, зная, что напарник Шона, а может быть, и сам Шон, в свою очередь, глядят на него.

Пускай.

Как дела? Я и сам ужасно люблю «Спрайт». Что они кладут в него? Лимон. Правильно делают. Мне нравится этот лимонный вкус, сержант. М-м, вкуснотища! Да, сэр. Жду не дождусь второй банки.

Дейв глядел на самую середину зеркала из-за длинного стола и чувствовал себя превосходно. Правда, он не знал, куда отправилась Селеста с Майклом. Незнание это порождало в нем ужас и отравляло мозг сильнее, чем пятнадцать или около того банок пива, которые он выдул прошлой ночью. Но она вернется. Смутно помнилось, что он мог ее напугать. Кажется, он плел что-то несусветное — про вампиров, про яд, который, попав в организм, остается в нем навеки, так что, возможно, она была несколько не в себе.

И нельзя сказать, что он ее винит. Ведь это он допустил, чтобы Мальчишка так распоясался, показал свой безобразный зловещий оскал.

Но если не считать того, что Селеста и Майкл пропали, чувствовал он себя великолепно — решительным, сильным. Он поборол в себе эту дряблость последних дней. Господи, он даже ухитрился уснуть прошедшей ночью и проспать целых шесть часов. Проснулся он с тошнотой, дурным вкусом во рту и головой, тяжелой как гранит, но, как ни странно, ясной.

Он знал, кто он такой. И знал, что сделал все как надо. И убийство, которое он совершил (а Дейв больше не мог приписывать это Мальчишке — это сделал он сам, Дейв), теперь, когда он все уложил в голове, давало ему силы. Он где-то слышал, что древние люди съедали сердца тех, кого убивали. Они ели их сердца, и мертвые переходили в них, в их плоть. И они становились сильнее — двойная сила, двойной дух. Вот так и Дейв. Нет, никакого сердца он, конечно, не ел. Не помешанный же он, в самом деле! Но сейчас он торжествует торжеством хищника: он совершил убийство. Он поступил как надо. Он утихомирил чудовище внутри себя, извращенца, жаждавшего взять за руку ребенка и истаять в его объятиях.

Этого извращенца, гомика, теперь и след простыл. Пусть убираются к чертям, в преисподнюю вместе с жертвой Дейва. Убив, он убил в себе свою слабость, этого гомика, который таился в нем с одиннадцати лет, того, кто стоял у окна и смотрел, как веселится Рестер-стрит, празднуя его возвращение. Тогда он чувствовал себя таким слабым на этом празднике, таким уязвимым. Он чувствовал, что все вокруг втайне потешаются над ним, а родители его друзей улыбаются ему фальшивыми улыбками; видел, что, радуясь на глазах у всех, наедине с собой они его жалеют, боятся его и ненавидят, и он бежал с этого праздника, спасаясь от этой ненависти, превращавшей его в какую-то вонючую слякотную лужу. А теперь иная ненависть сделает его сильным, потому что у него есть иная тайна, получше той, старой горестной тайны, о которой все всё равно догадывались. Теперешняя тайна не умаляет его, а возвышает в собственных глазах.

Приблизьтесь ко мне, хотелось ему теперь крикнуть. Я заимел тайну. Подойдите еще ближе, и я шепну ее вам на ухо.

Я убил человека.

Дейв скрестил взгляд со взглядом толстяка за зеркальным стеклом.

Я убил человека. Но доказать это вы не можете.

Так кто же из нас теперь слабак?

Шон нашел Уайти в комнатке, отделенной двойным зеркалом от комнаты допросов. Уайти стоял там, опершись ногой на сиденье драного кожаного кресла. Он глядел на Дейва, прихлебывая кофе.

— Ну что, выстроил всех в линеечку?

— Пока нет, — сказал Уайти.

Шон встал рядом с Уайти. Дейв глядел прямо на них, словно скрещивая взгляд со взглядом Уайти, как будто мог его видеть. И что было еще страннее, Дейв улыбался. Криво, но улыбался.

— Плохи дела, а? — спросил Шон.

Уайти оглядел его:

— Бывали и получше.

Шон кивнул.

Уайти нацелил на него свою чашечку с кофе.

— Ты что-то раздобыл. Я это вижу, негодяй. Давай выкладывай.

Шон хотел протянуть время, помучить его еще немного, но все-таки не решился.

— Я нашел одного интересного человека, некогда работавшего у Чокнита.

Уайти поставил кофейную чашечку на стол позади себя, снял ногу с кресла.

— Кто он?

— Рей Харрис!

— Рей?..

Шон почувствовал, как лицо его расплывается в широченной улыбке.

— Отец Брендана Харриса, сержант. Находился под надзором.

23

Крошка Винчи

Уайти уселся за свободный стол напротив стола Шона с открытой папкой в руках — досье поднадзорного.

— Реймонд Мэтью Харрис, дата рождения шестого сентября тысяча девятьсот пятьдесят пятого года. Вырос на Двенадцатой Мэйхью-стрит, на Плешке Ист-Бакинхема. Мать — Делорес, домашняя хозяйка. Отец — Шеймас, рабочий, оставил семью в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году. Затем в тысяча девятьсот семьдесят третьем году отца задерживают за мелкую кражу в Бриджпорте, Коннектикут. Далее все предсказуемо. Следует куча обычных в таких случаях документов. В тысяча девятьсот семьдесят девятом году отец умирает от острой коронарной недостаточности в Бриджпорте. В том же году Реймонд женится на Эстер Сканнел — с чем его можно поздравить — и поступает на работу в управление подземных коммуникаций в качестве машиниста электрокара. В тысяча девятьсот восемьдесят первом году у него рождается первенец — Брендан Шеймас. Позднее, в том же году, Реймонд замешан в скандале о хищении двадцати тысяч долларов в метровских жетонах. В результате обвинения с него сняты, но он получает расчет. Далее идет вереница случайных работ — рабочий ремонтно-строительной бригады, плата поденно, кладовщик в «Спиртных напитках Чокнита», бармен, машинист автопогрузчика. Последняя работа им утеряна в результате пропажи каких-то мелких денег. И опять судебное разбирательство, дело закрыто, но Реймонд уволен. Допрошен в связи с ограблением «Спиртных напитков Чокнита» в тысяча девятьсот восемьдесят втором, отпущен за недостатком улик. В том же году допрошен в связи с ограблением винного заведения Бланшарда в графстве Миддлсекс и опять отпущен за недостатком улик.

— Но полиции он уже известен, — заметил Шон.

— Да, популярность он к тому времени уже приобрел, — согласился Уайти. — В тысяча девятьсот восемьдесят третьем году небезызвестный авторитет, некий Эдмунд Риз, показывает на него в деле о хищении редкого собрания комиксов у торговца в...

— Какие еще, к черту, комиксы! — рассмеялся Шон. — Ну, этот Реймонд дает!

— ...оцененного в сто пятьдесят тысяч долларов, — закончил Уайти.

— А-а, извините.

— Реймонд возвращает указанную литературу в целости и сохранности и получает четыре месяца срока, год условно. Два месяца отбыл в тюрьме. Из тюрьмы выходит, по всей видимости приобретя некоторую наркозависимость.